Записки о мартовской войне.

[make Iove not war.]

На титульном тетрадном листе, закрывавшим собой скомканные остатки прочих, подпись: Бонни Макиавелли, шестнадцать дней в аду. 2021 год, февраль-март.


​

Предисловие.

Мы провели шестнадцать дней непрерывных боевых действий, лишь изредка отдыхая. Некоторые из нас вернулись покалеченными, некоторые - в цинковых гробах. Мы сражались, как волки, как хищники, в густых лесах ищущие свою жертву. Эти записки не восхваляют войну, не подумайте. Эти записки вскрывают её изнутри, вытаскивая все ужасы, происходившие тогда. ​

 

[make Iove not war.]

День первый. Двадцать шестое февраля.

Два часа ночи. Нас подняли чересчур рано, некоторые ещё не заснули, а некоторые и вовсе не ложились спать. В считанные минуты все отделения нацгвардии были подняты и ожидали приказов. Полковник Хаммершмидт сообщил, что к северо-западу от нас засели боевики. Мы с ребятами, как и практически все лишь рассмеялись. Боевики? И ради этого стоило подымать всю часть? Хаммершмидт сформировал оперативные соединения, мы, с Мюллером и Качинским остались в части. Некоторые добровольно пошли на разведку, надеясь застать противника врасплох.

Три часа дня. Наши ещё не вернулись с разведки, Качинский начал скверно и мрачно отшучиваться о том, что, видимо, те боевики - не такие уж и оборванцы. Надеюсь, что это не так. Мюллер вообще, на чилле, как будто ничего и не произошло, курит и играет с нами в карты. Ничего не меняется.

Девять вечера. Мы всерьез забеспокоились, что наших так и нет. А ведь сам Хаммершмидт с ними поехал, блин.

Десять вечера. Остатки наших сил пришли. Их разгромили. Обезображенные, уставшие, окровавленные, они вернулись. Томпсон и его отделение в плену, Хаммершмидт на гране срыва. Все таки, те боевики были не оборванцами. Нас с Качинским и Мюллером отправили в караул, немного потряхивает от страха, особенно после увиденного. В части говорят, что те боевики - турки, а не шайка Али, и непонятно, что от них ждать.

 

[make Iove not war.]

День второй. Двадцать седьмое февраля.

Четыре часа ночи. Мы с Качинским и Мюллером в карауле, к нам прислали Аллена и Джеймсона. Все веселее, особенно в такое время. Непонятно, то ли это наши вчера лажанули, то ли эти турки слишком сильные.

Семь часов утра, без пятнадцати восемь. Услышали одиночный выстрел, а потом завидели, как наши по части носятся. Подумали, снайпер. Хер там - Хаммершмидт застрелился. Не выдержал, бедняга, как и мы все. Качинский говорит, что нас под управление федералам отдадут. Не нравится мне всё это.

Одиннадцать часов утра. Нас построили, мы, Качинский, Мюллер, я, Аллен да Джеймсон ещё даже не спали. Приехали губернатор Хоффманн, вице-губернатор Кейн, главный федерал Вестхейт и его помощники. Двинули грандиозную речь, замотивировали нас. Не, мужики солидные, Качинскому даже руку пожали, блин. Романа Рейнса назначили полковником. Охуенное решение, нет, серьезно. Он ветеран, служит тут давно, и все такое.

Одиннадцать часов утра, без пяти минут двенадцать. Нас проинформировали о случившемся, перераспределили тактические соединения, Качинского назначили ответственным за мотострелков, ну, а мы за ним. Он толковый парень, давно ему пора.

Час дня. По радио и новостям объявили о чрезвычайном положении, а мы наблюдали кровавое зарево: боевики начали сжигать деревни и мародёрствовать.

Два часа дня, без двадцати три. Созван оперативный штаб в офисе ФБР, туда поехали Рейнс, Качинский, и прочие главы соединений. По возвращение Качинский проинформировал нас о ситуации и планах, мы готовились выступать ближе к вечеру.

Три часа дня. Мы завалились спать, раз уж выдалась такая возможность. Все боятся за сегодняшний день, существует стопроцентная вероятность, что вступим в бой с боевиками. Стараюсь про это меньше всего думать. Сейчас бы на пляжи Сантоса, отдохнуть, а то столько всего навалилось.

Пять вечера. Нас подняли из казарм, мы сели по машинами. Задача - начать эвакуацию населения из близлежащих населенных пунктов. Первая остановка - Лос Пасьядос, к северу от нашей части. Качинский говорит, что боевики вряд ли добрались до деревни.

Пять вечера, половина шестого. Мы прибыли в деревню, начали рассаживать местных жителей по автобусам и грузовикам, везде паника.

Пять вечера, без десяти шесть. К западу от деревни выстрелы, но эвакуация завершена. Качинский командует продвигаться дальше, к Кебадросу, откуда и послышались первые выстрелы. Судя по обстановке, везде эвакуации прошли успешно. Дальше - Кебадрос, Баранкас, Бэйсайд. Наши союзничники из ВМФ должны устроить морскую блокаду после эвакуации жителей. Дай бог, все пройдёт без происшествий.

Шесть вечера. Попали в засаду у моста близ Валле-Окультадо, на подъездах к Кебадросу. Отбились, попытались проехать дальше - снова по нам шмаляют. Качинский приказал отступать, мы не смогли выполнить приказ. Все подавлены, по Аллену несколько раз шмальнули из калаша, благо, отделался испугом.

Шесть вечера, без двадцати семь. Вернулись на базу, Рейнс говорит, что наших разбили у юга Кебадроса и на Дамбе Шермана. Сучий хер, даже Качинского начало потряхивать.

Восемь вечера. Снова встаем в караул, все без настроения. Жителей эвакуировали не всех, на оперштабе Качинского и Рейнса отчитали. Завтра, судя по всему, будут бои. Молимся, чтоб не напали ночью. Аминь.

 

[make Iove not war.]

День третий. Двадцать восьмое февраля.

Час ночи. Мы снова в карауле. Кач и Мюллер спят, мы с Алленом и Джеймсоном курим. Слышим где-то вдалеке выстрелы, по переговорам в рации понятно, что корабли ВМФ под обстрелом.

Семь утра. По радиосвязи официально заявили, что командовать всеми соединениями на линии соприкосновения будет Вестхейт, дир федерального бюро. Мы начали собираться, Вестхейт огласил план: зажать Кебадрос с юга и востока под прикрытием ВМФ.

Девять утра. Наша колонна проезжает тот мост, где вчера попали в засаду. Проезжаем ещё пару метров - началась пальба. По нам стреляют со всех сторон, но мы держимся.

Девять утра, полдесятого. До сих пор стреляемся с боевиками, Качинский думает над отступлением за мост, есть риск быть окруженными.

Десять утра. Мы требуем прикрытия для отступления, у нас есть несколько убитых, Аллена ранили в ногу. Через десять минут мы отступили за мост к Валле-Окультадо, закрепились там.

Десять утра, без двадцати одиннадцать. До сих пор держимся на позициях, оказали первую помощь Аллену.

Одиннадцать утра. Бой затих, но мы не отступаем, Вестхейт скомандовал оставаться на позициях.

Два часа дня. Соединение к югу от Кебадроса полностью разбито, Качинский считает, что турки начнут массовое наступление у моста.

Четыре часа дня. Турки начали обстреливать наши позиции, к нам прибыло подкрепление в виде оперативников ФБР.

Четыре часа дня, полпятого. Турки агрессивны и кидаются в бой, как берсерки. Я выдохся, хочется пить, есть и спать.

Пять часов вечера. Вестхейт отдал приказ отступать к военной части.

Пять часов вечера, без десяти шесть. Мы с огромными потерями и раненным Алленом прибыли в нашу часть.

Семь вечера. Ужинаем, навещаем Аллена в лазарете. Скоро поправится.

Девять вечера. Укладываемся спать, Качинский уезжает на собрание оперштаба. Сегодня мы впервые посмотрели врагу в глаза. Они агрессивны, они готовы рвать и метать, а мы - желторотики, никогда не видевшие войну. Во мне проснулся первобытный страх того, что завтра вместо Аллена могу схватить пулю и я. С этим страхом я засыпаю.

 

[make Iove not war.]

День четвертый. Двадцать восьмое февраля.

Шесть утра. Мы проснулись с огромной усталостью после вчерашних боев, Качинский собирает нас в казарме и рассказывает план действий. Мы экстренно должны собираться и ехать к позициям у заброшенного аэропорта, готовить баррикады и укрепления.

Девять утра. Мы выехали и начали возведение укрытий.

Пять вечера. Ничего за день не произошло. Качинский только приуныл, а в остальном без происшествий. Какое-то затишье, что ли..

Девять вечера. К нам подвозят подкрепление, среди них - Аллен. Укрепления почти готовы.

Одиннадцать вечера. Мы приготовили укрепления, к нам приехал Вестхейт и его федералы, мы остались ночевать здесь.




День пятый. Первое марта.

Три ночи. Вдали послышался рёв автомобильных двигателей, все приготовились давать туркам бой.

Пять ночи. Турки начали наступление. Мы сидим в окопах и ведём огонь на подавление.

Шесть утра. Бои продолжаются до сих пор, что у нас, что у них - колоссальные потери.

Шесть утра, без двадцати семь. Турки начали обходить нас с правого фланга, Вестхейт и его люди отступили к военной части.

Восемь утра, полдевятого. Нас жмут, как крыс, выжигая огнём. Мы под обстрелом, я молюсь богу, чтоб всё поскорее закончилось.

Девять утра. Рейнс командует покидать позиции и выдвигаться к нефтеперерабатывающему заводу, куда отправилось большее число турков. Турки поступили хитро: оставили часть войск у аэропорта, а ударные силы бросили на завод.

Десять утра. Мы начинаем сражение у завода. Мне пару раз прилетело в грудь, благо, бронежилет защитил. Мюллер скурил вторую пачку за три часа.

Десять утра, без десяти одиннадцать. По баку, за которым прятался Мюллер, прилетает ракета, его обливает горючим и поджигает, мы вытаскиваем того из огня.

Одиннадцать утра, полдвенадцатого. Мы отступаем в Форт-Карсон, оттуда - в нашу часть.

Двенадцать дня. Мы в части, Мюллера подключили к аппаратам жизнеобеспечения, по словам военных врачей, его состояние - тяжелое.

Час дня. Проводится общевойсковой брифинг и минута молчания в честь погибших.

Три часа дня. По радио официально заявили о принятии губернатором Хоффманном экстренных полномочий, отныне он курирует наши войска.

Пять часов вечера. Хоффманн и новоиспеченный вице-губернатор Андервуд приезжают к нам в часть, жмут всем руки и рассказывают о новой концепции боев. Бойцы радуются, а я - как-то не очень. Переживаю за Мюллера.

Девять вечера. Ложимся спать, но никто из нашего соединения уснуть не может, все думают о Мюллере.

 

[make Iove not war.]

День шестой. Второе марта.

Два часа дня. Врачи сказали, что Мюллер умер. Я не верил им. Этот шутник, вечно подбадривающий всех, умер? Это была существенная утрата для всех нас. Мюллер был душой и сердцем нашей части.

Три часа дня. Качинский вернулся из оперштаба.

Четыре часа дня. Качинский рассказал о том, что губернатор и вице-губернатор планируют дать туркам крупномасштабное генеральное сражение на Дамбе Шермана.

Восемь вечера. Соорудили могилу Мюллеру, выпили за его покой. Позже, Рейнс хотел нас отчитать, но его вовремя остановил Кач.

Одиннадцать вечера. Мы тем же составом в карауле. Но уже без Мюллера. Я начал описывать все меньше событий. Я полон гнева, перестал замечать мелкие вещи и детали.



День седьмой. Третье марта.

Пять утра. Отправились с Качинскими и ко. осматривать дамбу Шермана, составили примерный план укрытий, баррикад, окопов.

Шесть утра. Вернулись в часть, Качинский с Рейнсом уехали на собрание оперштаба.

Девять утра. Губернатор и вице-губернатор прибыли к нам вновь. Рассказали о плане и максимально замотивировали нас.

Десять вечера. Укладываемся спать, ничего за день не произошло. Следующие несколько дней обещают быть такими же, с завтрашнего дня начинаем готовиться к генеральному сражению.



День восьмой тире тринадцатый. Четвертое, пятое, шестое, седьмое марта, восьмое марта.

Ничем не примечательные дни. Качинский на нервах, остальные тоже. Роем окопы и готовимся к решающему сражению.

 

[make Iove not war.]

День двенадцатый. Восьмое марта.

Пять утра. Проснулся в страхе того, что уже завтра могу умереть. Сегодня мы отправимся в окопы, где, вероятнее всего, пробудем все последующие дни. Качинский тоже трясётся.

Шесть утра. Нас подняли, построили, отправили к окопам. Мы стали сидеть и ждать. Тишина.

Одиннадцать утра. Качинский организовал нам место поприличнее, мы с парнями пересели к пулеметной точке у выступа.

Час дня. К нам приехала делегация из правительства. Вице-губернатор Андервуд подсел к нам.

Два часа дня, без десяти три. Проговорили с вице-губернатором Андервудом почти полтора часа. Оказался крутым мужиком. Надеюсь, ещё встречу его когда-нибудь.

Три часа дня. Приехало подкрепление из ВМФ и ФБР, разместились на холмах и в окопах.

Пять часов вечера. Приехали полицейские формирования, мобилизованные правительством. Вместе с ними - отряды местного ополчения со всей страны.

Шесть вечера. Губернатор и его делегация принимают с нами трапезу и покидают нас. Губернатор Хоффманн, казалось, отец-основатель Республики, элита элит, человек, который сколотил себе огромное состояние, сидит с нами в окопах, по-простому разговаривает и ест буквально из одной кастрюли. Популизм, безусловно, но этот популизм работает.

Девять вечера. Кач принёс нам всем по чашке кофе, ночь будет бессонной.



День тринадцатый. Девятое марта.

Пять утра. ФБР сообщает, что турки на другой стороне дамбы также начали готовить укрепления. Качинский колеблется, с одной стороны, рассуждает, что наши укрепления лучше, и сделаны по-добротному, а не на коленках, с другой, вспоминает обгоревшее тело Мюллера.

Шесть утра. Губернатор по радио обращается к нации, все, завороженные, слушают его.

Семь утра. Вестхейт по рации сообщает, что федералы видят передвижения турецких войск. Битва началась.

Семь утра, без десяти восемь. Начались первые столкновения, турки прут к нам рекой, Аллен косит их с пулемёта.

Девять утра. Бои стихли, мы не отступили ни на шаг. Кач и все остальные воодушевились.

Десять утра. Турки начинают бой с новой силой, но мы вновь их отбрасываем.

Десять утра, без десяти одиннадцать. Турки вновь лезут в бой, в этот раз мы не можем их выбить, они закрепляются близ центра дамбы.

Двенадцать дня. Турки переходят в наступления с фланга и с направления дамбы, мы ведём отчаянную оборону.

Час дня. Мы несём тяжелые потери, но не отступаем. Вестхейт и федералы прикрывают нас снайперским огнём с холмов и скал.

Три часа дня. Вестхейт и Хоффманн в один голос дают приказ о наступлении, мы отходим с позиций и идём вперёд.

Три часа дня, полчетвертого. Начались бои за дамбу, враг подорвал несколько наших танков.

Четыре часа дня. Джеймсон погибает.

Четыре часа дня и двадцать две минуты. Мы захватываем центр дамбы.

Пять часов дня. Мы переходим в тотальное наступление, Качинский ведёт нас за собой.

Пять часов вечера, полшестого. Мы выбиваем турков с дамбы, все празднуют нашу первую и великую победу. Но, несмотря на это, у нас тяжелые потери. Погиб Джеймсон, из старичков отделения остались лишь я, Кач, да Аллен.

Шесть часов вечера. На поле боя прибывает делегация из правительства, купается в овациях. Именно они составили план генерального сражения, именно они: Хоффманн и Андервуд своими действиями заставили нас поверить в победу.

Восемь часов вечера, полдевятого. Мы возвращаемся в часть и празднуем победу там.



День четырнадцатый, десятое марта.

Одиннадцать часов утра. Кач и Рейнс уезжают на собрание оперштаба, мы, близ могилы Мюллера, сооружаем такую же могилу Джеймсону.

Два часа дня. Кач сообщает о том, что малочисленные силы турков остались в Бэйсайде и Кебадросе, очень скоро мы направимся туда на зачистку.

Три часа дня. Губернатор вновь навещает нас и поздравляет с победой.

Восемь вечера. Кач вновь уезжает на собрание оперштаба, возвращается под ночь.

Одиннадцать вечера. Мы заступаем в караул, приехавший Качинский рассказывает, что наступление на Кебадрос и Бэйсайд будут завтра.

 

[Soothing Guardian]

Очень круто, у меня даже появилось прослушка этого всего, очень интересно и познавательно!!!!

 

[надеюсь что ушедший]